В России противоборствовавшие стороны расходились радикально как в мировоззрении, так и в культуре. 3] Трубецкой, Н. С. Европа и человечество // Трубецкой, Н. С. История.

Все это, в конечном итоге, должно привести к падению государства. Однако эти реформы подвергались критике и с другой стороны, с точки зрения понятий и критериев западной культуры, достижений и опыта европейской цивилизации. Это, в основном, перемены в сфере внешней культуры, обусловленные контактами с «цивилизованной» Европой, повышение обороноспособности страны.

Именно с Петра начинается великий и подлинный русский раскол», который становится доминирующим фактором всей последующей истории России. Нельзя не констатировать существенной разницы в том, как отвечали на этот последний, принципиально важный для понимания петровских реформ вопрос славянофилы и евразийцы.

Если же народ задумает сопротивляться, то для того, чтобы быть в состоянии бороться с европейцами, он принужден обзавестись пушками и всеми усовершенствованиями европейской техники. Возможна ли простая прививка немецкой техники к православному быту? Есть люди, которые еще в наши дни отвечают на этот вопрос утвердительно. Пустое место, зиявшее в русской душе именно здесь, в «словесной», разумной ее части, должно быть заполнено чем-то.

Внешняя культура есть решение вопроса о средствах достижения целей, формулируемых в культуре духовной. Поэтому исторически в каждой цивилизации складывается свое преимущественное направление развития технологии и техники (что не исключает и областей их пересечения и совпадения).

Промышленность же нельзя было импортировать отдельно от науки и духовной культуры. По этой схеме и шел реальный процесс вестернизации петровской и послепетровской России. Петр же задачей заимствования западной технологии увлекся настолько, что она для него обратилась в самоцель, и никаких мер против заражения страны европейским духом он не принял. Итак, как уже говорилось, заимствование европейской техники было необходимо в целях самосохранения и укрепления государства, неизбежной была и определенная вестернизация.

В этой точке, как в фокусе, сходились исследовательские устремления и поиски едва ли не всех ее представителей

Первыми тревожную тему раскола российского общества в отечественной мысли затронули славянофилы. Наметившись в 40-е годы XIX века, она в дальнейшем начинает звучать все громче и громче. С их «подачи» данная тема становится одной из наиболее актуальных в отечественной историософии и публицистике.

Их мысль в этом пункте отличается крайним оптимизмом, если не сказать, наивностью. Стоит ли тогда волноваться, разжигать в обществе страсти, как это делают «экзальтированные славянофилы»! Они особо подчеркивают несовместимость двух культур: принятие Русью западной образованности, отмечает И. В. Киреевский, с неотвратимостью ведет к «уничтожению народной личности».

А принятие этого подхода означает и признание революции как неизбежности в условиях духовно расколотого реформаторами-западниками российского общества

Одновременно усиливается и критика русской интеллигенции как идейной наследницы Запада. Если же – нет, если она предпочтет утвердиться в своем европеизме, стремясь и дальше все переделать «под Европу», то, как провидчески предостерегает писатель, «дело может кончиться даже бедой». Свидетелем этой беды и, более того, ее жертвой становится через несколько десятилетий А. Блок, для которого, как и для Достоевского, русский раскол есть «самый больной», «лихорадочный» вопрос.

Так же, как и его духовный предтеча Достоевский, Блок безоговорочно встает на сторону «почвы», заявляя со всей убежденностью, что «европейская цивилизация в России никогда не привьется…». Когда я заговорил о разрыве между Россией и интеллигенцией (эту последнюю поэт, заметим, ставит как бы вне России. Я говорил о том, что мы любим и ненавидим вместе далекую от нас Россию; мне отвечали: «Мы сами – Россия».

В свою очередь, смысл революции Блок усматривает в том, чтобы раскол этот устранить, разумеется, присущими ей насильственными методами. Он отдает отчет в том, что вышедшая из повиновения тройка летит и на него в том числе, грозя подмять и его самого своими острыми копытами. Каковы истоки революции, причины ее особой разрушительности и жестокости?

Ибо революции, будучи эпохами гигантских культурно-социальных катаклизмов, подобных тектоническим сдвигам, «суть в то же время эпохи милости и озарения». Подавляющее большинство из них были убеждены в неслучайности событий революционного Октября.

Да, революция есть ужас и безумие, но под поверхностью этого безумия творилась история будущей России

В указанном смысле главное противоречие Октября – не классовое, в основе которого лежат материальные факторы, а культурно-историческое,не исключающее, впрочем, и роли классовых антагонизмов.

Отсюда реакция отторжения этого осколка, борьба не на победу над противником, как в опыте европейских революций, а на его уничтожение. Некоторым аналогом нашей революции могут быть гражданские войны периода Реформации в Германии и Франции с их известной жестокостью и кровожадностью. Но и эта аналогия неполная.

Но там нет той метафизической розни, как у нас, или, по крайней мере, ее нет в такой степени, потому что нет глубокого качественного различия между душевным строем простолюдина и барина. В одном и том же обществе и социальном пространстве сошлись две силы, точек соприкосновения у которых практически не было и которых было невозможно примирить. Надо сказать, что рознь эта – а соответственно и «ярость народная» – по мере нашего движения по «прогрессивному» европейскому пути становилась все более и более глубокой.

К этому надо прибавить насмешки и прямые гонения в отношении почвенной культуры, допускавшиеся Петром. Поэтому именно в России вестернизация приняла столь катастрофические для ее национального духа и жизни масштабы. Сначала вводились в русскую жизнь отдельные черты «цивилизации», и лишь потом происходила постепенная прививка духовной культуры. По утверждению одного из них – А. И. Герцена, все это означает вступление нашей молодой и пока еще «полудикой», «необузданной» страны в «великий поток истории».